6. Продажа чужой вещи
Изложенные выше представления о природе сделки содержат, как мне кажется, в себе возможность решения большинства традиционных трудностей практического и теоретического плана. Пути решения некоторых из них я пытался продемонстрировать.
Весьма часто мне приходилось сталкиваться с утверждением, что такой важнейший вопрос, как продажа чужого, наиболее эффективно решается посредством фикции вещного договора и что ради только этого необходимо перенять и сам вещный договор или хотя бы фикцию распорядительной сделки. Пожалуй, эта трудность может быть признана одной из наиболее серьезных и во всяком случае одной из наиболее известных в гражданском праве.
Проблема продажи чужого возникла, как представляется, из того разделения генезиса права собственности и договора, о котором говорилось выше и вследствие которого купля-продажа может передать не больше, чем владение, а право собственности становится случайным или побочным ее эффектом.
Наше право основано, как известно, на запрете продажи чужой вещи. Такой запрет имеет неправовое происхождение, как, видимо, и все запреты (заповеди). Отменить или упразднить их средствами юридической техники и (или) исходя из задач правовой политики, стало быть, невозможно.
Можно заметить также то, что основные запреты включают в себя и нравственные предписания, попытки отказа от них грозят утратой правом признания со стороны общества.
Итак, если договор об отчуждении совершен несобственником (или иным лицом, управомоченным на отчуждение вещи), он ipso iure становится недействительным. Суть запрета на продажу чужого неизбежно влечет объективную противоправность волеизъявления об отчуждении (о продаже) чужой вещи. А такое волеизъявление, как было показано выше, совершается только один раз - в момент заключения договора о продаже. Повторные изъявления воли на отчуждение вещи, как это уже говорилось, не только не совершаются на самом деле, но и принципиально невозможны.
Хорошо известно, что стабильность гражданского оборота, которая вовсе не является продуктом тех базовых заповедей, о которых говорилось выше, находится в более или менее глубоком конфликте с принципом верховенства воли собственника, необходимой для отчуждения вещи.
Средством смягчения этого конфликта является защита добросовестного приобретателя, т.е. лица, незаконно получившего имущество по недействительной сделке.
В самом центре добросовестности содержится недействительная сделка по продаже чужого, иными словами - все существующие конструкции добросовестности построены именно на запрете продажи чужого.
Поэтому нужно признать неглубокими и ошибочными мнения (увы, довольно расхожие), что защита добросовестного приобретателя якобы упраздняет запрет продажи чужого.
Напротив, интенсивное развитие средств защиты добросовестного приобретателя в российском праве, накопивших с 2005 г. весьма большой арсенал, запрещает исходя из фундаментальных соображений и попросту с позиций текущего правоприменения пересмотр запрета на продажу чужого, вместе с которым отпадет не только недействительность сделки по продаже чужого, но и весь этот арсенал.
Между тем накопление средств защиты добросовестности привело наше право к вопросу, который находится вне этого механизма, - об ответственности за эвикцию.
Дело в том, что норма ст. 461 ГК РФ, устанавливающая традиционное правило об ответственности за эвикцию в виде возмещения убытков, по существовавшим представлениям оказалась первое время после принятия ГК РФ парализована. С одной стороны, продавец чужой вещи должен возместить покупателю убытки после отсуждения у последнего вещи по виндикации. С другой стороны, купля-продажа чужой вещи недействительна, а недействительная сделка исключает по общему правилу ответственность, как это вытекает из специальных правил о последствиях недействительности сделок (п. 2 ст. 167 ГК РФ).
В то же время ответственность за эвикцию крайне необходима практически, она призвана стать серьезным средством оздоровления оборота. Ведь если это обязательство будет действовать, то оно может быть, как и любое обязательство, предметом обеспечения - поручительством, залогом и т.п. Купля-продажа "отравленных" объектов, к которым сегодня относятся, скажем, такие важные активы, как земельные участки, перестанет отпугивать наиболее цивилизованных и наиболее нужных нашей экономике инвесторов. Станет возможным вовлечение некриминального банковского капитала и т.д. и т.п.
В этом вопросе после нескольких лет не совсем ясно, впрочем, артикулированных обсуждений сложился, однако, консенсус, который закреплен в п. 43 Постановления Пленума Верховного Суда РФ и Пленума Высшего Арбитражного Суда РФ от 29.04.2010 N 10/22 "О некоторых вопросах, возникающих в судебной практике при разрешении споров, связанных с защитой права собственности и других вещных прав" (далее - Постановление N 10/22).
Замечу, что п. 43 Постановления N 10/22 удивительным образом ограничился воспроизведением нормы ст. 461 ГК РФ, к которой не добавлено ничего иного, никакого толкования или разъяснения.
Тем не менее некоторые позиции нужно все же упомянуть, тем более что суть полемики уже затрагивалась выше.
Во-первых, считается, что купля-продажа чужого действительна, потому что это "еще не отчуждение, а только обязательство". Отчуждение, согласно этим взглядам, должно произойти потом, в процессе исполнения обязательства о передаче права, а если продавец передает чужое, то он якобы отвечает за невозможность исполнения.
Между тем мы могли видеть, что никакого второго отчуждения в купле-продаже не существует в принципе, что этот взгляд вступает в недопустимое противоречие с тем, что однажды выраженная в сделке воля не может быть пересмотрена, не может повторяться и подтверждаться.
Отчуждение - это вообще не сделка (факт), а результат сделки и указанных в ней фактов, необходимых для перехода права собственности.
Очевидно также, что в принципе не существует и обязательства о передаче права: если права передаются (на самом деле - устанавливаются), то это происходит в самом договоре о передаче права, без возникновения обязательства. Нет и никакого действия по передаче права, отличного от договора о передаче права. Об этом мы еще поговорим.
Следовательно, не существует и самой ситуации ответственности за невозможность исполнения обязательства по передаче права.
Если право не получено покупателем, то договор просто признается недействительным, что по общему правилу (которое и применялось до 2010 г.) исключает всякую ответственность в соответствии с нормой о недействительности сделок (п. 2 ст. 167 ГК РФ). В то же время покупатель чужой вещи не вправе требовать возмещения убытков от продавца за непередачу права с одновременным оставлением вещи себе (а ведь именно так должна была бы выглядеть ответственность за невозможность исполнения). Если же вещь возвращается - это реституция, следующая за аннулированием сделки.
Ответственность по ст. 461 ГК РФ - это ответственность не за невозможность исполнения, а за исполненное обязательство и только на случай отсуждения вещи у покупателя. Если вещь не отсуждена, не отобрана, хотя бы обнаружилось, что она чужая, т.е. ее собственником является третье лицо, норма об ответственности за эвикцию неприменима.
Стало быть, убеждение в действительности продажи чужой вещи может существовать лишь до тех пор, пока его сторонник не найдет времени додумать до конца свою идею, чтобы увидеть ее невозможность.
Во-вторых, чтобы обойти эти очевидные противоречия, говорят, что продажа чужого якобы регулируется правилами п. 2 ст. 455 ГК РФ о продаже будущей вещи. И это не так. Чужая вещь продается всегда как наличная, а не как будущая. Впрочем, с принятием Постановления Пленума ВАС РФ от 11.07.2011 N 54 "О некоторых вопросах разрешения споров, возникающих из договоров по поводу недвижимости, которая будет создана или приобретена в будущем" (далее - Постановление Пленума ВАС РФ от 11.07.2011 N 54), которое ясно противопоставляет продажу чужой и продажу будущей вещи <1>, эти взгляды, возможно, утратят свою убедительность.
--------------------------------
<1> Замечу, что сам термин "продажа будущей вещи", который стал сегодня вполне употребительным в литературе, я предложил в свое время, чтобы радикально противопоставить ее продаже чужой вещи (на авторство этого второго термина я, конечно, не претендую).
Кроме того, в этом случае неприменимо правило ст. 461 ГК РФ, которое увязывается непременно с неосведомленностью покупателя о принадлежности продаваемой вещи третьему лицу. Однако если содержанием договора является соглашение сторон о том, что вещь в момент продажи не принадлежит продавцу, но будет им приобретена впоследствии, как это говорится в законе (п. 2 ст. 455 ГК РФ), то покупатель не может затем возложить ответственность за эвикцию на продавца, так как ему заранее было известно о том, что купленная вещь не принадлежит продавцу.
Формальным образом договор о продаже будущей вещи отличается именно тем, что в нем указывается на то, что вещь не принадлежит продавцу, стало быть, приобретение ее, не являясь обязательством продавца, становится случайным, а риски, связанные с этим случаем, лежат на продавце. Поскольку любой договор - это решение о распределении рисков, как об этом говорилось в начале настоящей работы, то без обсуждения риска приобретения вещи договор продажи будущей вещи вообще не может быть заключен.
В то же время договор о продаже чужой вещи, в отличие от продажи будущей вещи, исполняется если не в момент заключения, то без всякого срока для "приобретения права собственности продавцом", потому что в нем указывается (в том числе путем умолчания предполагается), что вещь уже принадлежит продавцу, поэтому никакое ее приобретение, в том числе и не являющееся обязательством, не ожидается и не предполагается.
Риск приобретения или неприобретения права на вещь ни явно, ни имплицитно не обсуждается и соглашением сторон не охватывается.
Нужно иметь также в виду, что даже с теми умозрительными допущениями, которые не имеют никакой почвы в практике продажи чужого, с момента передачи вещи покупателю у продавца исчезает и всякая теоретическая возможность получения собственности.
Возникшая с принятием п. 43 Постановления N 10/22 ситуация требует более глубокого толкования. Очевидно, что продавец чужой вещи лишается возможности сослаться на недействительность продажи и обязан в любом случае возместить покупателю убытки, если вещь у того отобрана по основаниям, возникшим до продажи.
Нужно исходить из того, что для установления этого правила нет нужды отказываться от принципиального запрета продажи чужой вещи. Напротив, если мы устраним запрет на продажу чужого, то разрушится виндикационный иск, как он изложен в законе, притом что именно такой иск заложен и в гипотезу ст. 461 ГК РФ, как уже говорилось.
Введение этого нового механизма стало возможным путем исключения из общего правила п. 2 ст. 167 ГК РФ, из которого до сих пор такого исключения не делалось. По общему правилу каждая из сторон недействительной сделки должна вернуть другой все полученное (т.е. исполненное) по сделке. При невозможности вернуть полученное в натуре возвращается его стоимость. Но это общее правило действует, если закон не содержит иных последствий недействительности сделки.
Полагая, что норма ст. 461 ГК РФ об ответственности за эвикцию как раз и содержит исключение из этого общего правила на случай продажи чужого имущества, мы вполне восстанавливаем действие ответственности за эвикцию как раз в рамках механизма последствий недействительности сделки.
Поскольку ответственность за убытки от эвикции установлена законом, она не может быть отменена или уменьшена в договоре, хотя стороны могут, естественно, указать способы исчисления убытков (все условия в этой части, которые направлены на обход действия нормы закона, становятся, естественно, ничтожными) и, главное, обеспечить обязательство о возмещении убытков.
Другое обоснование, не противоречащее приведенному выше, затрагивает судьбу другой части договора и состоит в следующем.
В подтверждение запрета на продажу чужого устанавливается отдельная ответственность за одно только заявление о том, что продаваемая вещь принадлежит продавцу, с сохранением действия этой ответственности при недействительности продажи. Как представляется, содержащееся в каждой продаже явно или подразумеваемым образом заявление о том, что вещь принадлежит продавцу, никому не заложена и т.д., приобретает значение самостоятельного обещания, за нарушение которого продавец несет самостоятельную ответственность, даже если продажа в целом и оказалась ничтожной.
Заявление о продаже своей вещи не создает иного обязательства, помимо обязательства ответственности, сближаясь в этом отношении с гарантией (удобство которой также и в том, что она не связана с виной). Сохраняют действие и все условия договора, необходимые для исполнения обязанности об ответственности.
С восстановлением действия нормы ст. 461 ГК РФ и, главное, нахождением этого действия в предписаниях п. 2 ст. 167 ГК РФ более не являются приемлемыми ранее высказываемые, в том числе и мной, суждения, что коль скоро сделка по продаже чужого ничтожна, то ничтожны и все ее следствия. Однако широко распространено бесхитростное переворачивание этого суждения: коль скоро действительна ответственность за продажу чужого, то, стало быть, и продажа чужого действительна. Оценивая это суждение, я должен сказать, что в нем игнорируется применение правила о действительности части сделки при недействительности сделки в прочей части (ст. 180 ГК РФ). Это правило, конечно, имеет не фундаментальный, а технический характер. Применению его в нашем случае способствует прямое действие нормы ст. 461 ГК РФ, из которой логично выводится идея о действительности условия об ответственности за эвикцию, даже если считать его не условием закона, а договорным (хотя вопрос совсем не очевиден). Таким образом, мы получаем в рамках указанного и крайне неубедительного подхода следующую дилемму: правило о частичной действительности сделки категорически неприменимо, хотя нам не говорят почему, а вот правило о запрете продажи чужого менее важно и им следует пожертвовать в угоду идеи, что ничтожная сделка неделима. Не забудем при этом, что римское право рассматривало продажу чужого как кражу, и именно этим объясняется штрафной характер ответственности за эвикцию. Очевидно, конечно, что это не так. Запрет продажи чужого - основа правопорядка. А техническое правило о частичной действительности ничтожной сделки вполне допустимо подчинить обслуживанию этого фундаментального принципа, но никак не наоборот. На самом деле с помощью правила ст. 180 ГК РФ можно спасти часть недействительной сделки, тогда как отказ от его применения неизбежно влечет недействительность сделки в целом. Спасение всей сделки посредством нормы ст. 180 в принципе невозможно.
Проблема продажи чужого была рассмотрена М. Церковниковым <1>. Имеет смысл обсудить эту работу для прояснения ряда важных вопросов продажи чужого, понимая, что эта проблема не только находится в центре теории права собственности, но и весьма значительно воздействует на теорию сделки.
--------------------------------
<1> Диссертация М.А. Церковникова "Ответственность продавца в случае изъятия товара у покупателя" на соискание степени кандидата юридических наук. См. также: Церковников М.А. Ответственность продавца в случае изъятия товара у покупателя. М., 2016.
М. Церковников исходит из договорного обоснования ответственности за эвикцию, при этом он допускает как ответственность за нарушение обязательства, так и ответственность гарантийной природы, не настаивая, впрочем, на том или ином выводе, хотя оба эти основания он достаточно полно исследовал и проанализировал в диссертации.
Такой подход следует признать приемлемым и соответствующим оценкам, закрепленным в положениях п. 43 Постановления N 10/22, также уклоняющихся от окончательной оценки природы этой ответственности.
Автор опускает известный из германской литературы подход, объясняющий ответственность за эвикцию ответственностью за невозможность исполнения обязательства передать право. Такую сдержанность я бы считал важной заслугой автора, ведь даже некоторые германские авторы отмечают натянутость и искусственность такого обоснования <1>. Кроме того, такое обоснование предполагало бы признание обязательства о передаче права, которое не имеет места в системе российского гражданского права.
--------------------------------
<1> Весьма точной является оценка Д. Медикуса: ответственность за невозможность исполнения применительно к ответственности за продажу чужой вещи применяется в германском праве "вопреки своему буквальному содержанию" (Медикус Д. Отдельные виды обязательств в германском гражданском праве // Проблемы гражданского и предпринимательского права Германии: Пер. с нем. М., 2001. С. 91). М. Планиоль давно указал на очевидное обстоятельство: о невозможности исполнения можно говорить только применительно к передаче вещи, если же речь идет о действии юридическом, то оно всегда осуществимо (см.: Планиоль М. Курс французского гражданского права. 1911. Репринт. С. 364).
Дальнейшее изложение предмета подчинено исходной идее автора о договорной природе ответственности за эвикцию, и можно отметить, что в рамках этого подхода автор, пожалуй, исчерпывающе проанализировал проблему с теоретической и практической точек зрения, оставив иным сторонникам этого подхода лишь возможность частных и несущественных уточнений.
Так, автор полагает, что ответственность за эвикцию имеет ту же природу, что и ответственность продавца за передачу товара свободным от прав третьих лиц (ст. 460 ГК РФ).
Иной подход, который не принят автором, состоит в том, что ответственность за эвикцию имеет недоговорный характер и вытекает из российского механизма последствий недействительной сделки, в частности охватывается нормой п. 2 ст. 167 ГК РФ. Учитывая, что российский механизм реституции (имея в виду под этим термином норму ст. 167 ГК РФ) не известен иным системам права, тогда как автор в основном следует германским и французским моделям, позиция М. Церковникова представляется вполне ожидаемой.
Между тем помимо того очевидного факта, что системы права все же бывают различными, нужно заметить, что ни одна из теорий договорной ответственности за эвикцию не является вполне удовлетворительной, а особенно противоречивой и неубедительной представляется германская теория ответственности за невозможность исполнения обязательства.
Как уже говорилось, компромиссным подходом, который не чужд и автору, является идея об абстрактном гарантийном обязательстве, сохраняющем силу при недействительности сделки.
Однако само по себе исследование действительности сделки по продаже чужой вещи, которое, конечно, затрагивается в диссертации (хотя не составляет ее предмета и поэтому высказанные им по этому поводу суждения являются не более чем добросовестным изложением соответствующих теоретических позиций), представляет большой интерес, так как в значительной мере влечет те или иные системные выводы.
Автор полагает, что распространенная квалификация сделки по продаже чужого как незаконной (ст. 168 ГК РФ) и нарушающей норму ст. 209 ГК РФ неубедительна, - суды делали этот вывод "оригинальным образом" (с. 43 диссертации). Мне эта оценка автора не кажется верной. Запрет на продажу чужого вытекает из исключительности права собственности, а исключительность в точном смысле состоит прежде всего в том, что никто, кроме собственника (либо по его воле), не вправе распоряжаться вещью. Эта норма вытекает из ст. 209 ГК РФ (ее можно и нужно читать начиная со слов: только собственнику принадлежит...).
Замечание автора, что закон не содержит запрета на продажу чужого (кстати, весьма традиционного для сторонников германской модели распорядительной сделки), просто противоречит нашему закону, как уже сказано. Если сторонникам германской теории разделения сделки недостаточно нормы ст. 209 ГК РФ, то можно сослаться хотя бы на ст. 608 ГК РФ: если только собственник может сдать имущество в аренду, то неужели же можно допустить, что система ГК, запрещая сдачу вещи в аренду всем, кроме собственника, при этом не содержит запрета на отчуждение вещи любым лицом? (При этом изменение нормы ст. 608 ГК РФ, которое вполне приемлемо в том смысле, что не только собственник может быть арендодателем, означало бы исключение из запрета на продажу чужого, или, вернее, уточнение нормы об исключительности права собственности, тем самым только подтверждая наличие общего запрета на отчуждение (распоряжение).)
Продажа чужой вещи в любом случае в рамках ГК РФ создает у приобретателя незаконное владение, что невозможно понимать иначе как следствие общего запрета на продажу чужого.
Приведение весьма неудачной нормы, хотя бы с точки зрения законодательной техники) п. 1 ст. 174.1 ГК РФ <1> в обоснование тезиса о действительности продажи чужого, неубедительно не только потому, что автор упоминает о "так называемой распорядительной власти" (с. 59), не уточняя, однако, что так она называется в германской теории, но и потому что российское гражданское право ее не знает вовсе <2>.
--------------------------------
<1> Например, ссылка в этой общей норме для ее толкования на специальные правила о банкротстве (что само по себе едва ли допустимо в тексте закона) делает норму не источником права, а только источником теоретических дискуссий. Ведь нормы ст. 61.2, 61.3 Федерального закона от 26.10.2002 N 127-ФЗ "О несостоятельности (банкротстве)" (далее - Закон о банкротстве), которые, видимо, имеются в виду, сами по себе не влекут вывода о том, что исполнение обязательства - это сделка, а еще важнее то, что исполнение в рамках этих норм (да и вообще в рамках российского гражданского права) действительно (на самом деле исполнению как акту материальному вообще не может быть присвоено качество недействительности. И о нем можно говорить лишь с оговорками и вопреки природе исполнения. Впрочем, это ведь не первый случай, когда мы обнаруживаем слова, сказанные вопреки точному юридическому смыслу). Даже передача вещи (не говоря о платеже или ином исполнении) создает право собственности у получателя. Это, в частности, видно из того, что дальнейшее отчуждение этой же вещи вполне действительно. А у приобретателя вещи с нарушением прав иных кредиторов возникает обязательство кондикционной природы, а не обязанность по реституции (вопрос подробнее рассматривается в статье о применении принципа добросовестности, помещенной в настоящем издании).
<2> Обычно говорят, что распорядительная власть требуется после заключения сделки, в момент перехода права собственности для его "поддержания". Но против этого говорит не только правильное понимание права, но и вся хозяйственная практика: если, скажем, стороны договорились о том, что право собственности переходит против платежа, то никакого участия продавца в этом переходе не нужно, он может не осознавать (в том числе и не желать) этого - например, находиться в момент платежа в болезненном состоянии или вовсе без сознания, открыто возражать против утраты собственности и т.п., и тем не менее право собственности все равно перейдет в момент платежа, если так договорились стороны. Уклонение продавца от регистрации - вполне обычная ситуация - также никак не мешает переходу права собственности посредством обращения в суд. Эти, а также любые иные факты того же рода говорят о фиктивности концепта распорядительной власти, который нужен лишь для обоснования иной фикции - вещного договора.
Наиболее очевидные логические неувязки здесь возникают после постановки неизбежного вопроса: если ГК РФ не запрещает продажу чужого, то какой же закон устанавливает тот запрет на распоряжение, о котором говорится в п. 1 ст. 174.1?
Ведь если такой закон есть, то это только норма ст. 209 ГК РФ, но тогда сделка по продаже чужого недействительна по ст. 168 ГК РФ и норма п. 1 ст. 174.1 не нужна, а если такого закона нет, то тогда норма п. 1 ст. 174.1 вовсе не действует и потому также не нужна.
Отдельные запреты, которые можно найти в законе, указывают не на "распорядительную сделку" (ее ГК РФ, как известно, не знает и запретить не может технически), а на договор, который при этом никак не делится на части (см., например, норму ст. 575 ГК РФ). Но во всяком случае те запреты, которые есть в законе, не имеют отношения к продаже чужого: это и неудивительно, достаточно общего запрета, вытекающего из нормы ст. 209 ГК РФ.
С этим вопросом связан другой популярный тезис, который разделяется (но не развивается и не защищается автором) - о различении продажи и отчуждения. Закон такого различения не содержит. Например, в норме п. 2 ст. 218 ГК РФ (несомненно, наиболее релевантной) говорится о договоре купли-продажи, мены, дарения или иной сделке об отчуждении этого имущества.
Отчуждение заложено в сам тип договора, и воля на отчуждение выражена и предопределена выбором одного из договоров об отчуждении вещи. Собственно доказывание права собственности, полученного по договору, состоит прежде всего в предъявлении договора, который законом отнесен к числу договоров об отчуждении. Если такой договор предъявлен, не нужно доказывать, что он был направлен на отчуждение. Поэтому никакой продажи помимо отчуждения не может быть. Продажа - это договор об отчуждении, как это и сказано в п. 2 ст. 218 ГК РФ. Ошибочным является представление (которое и ведет к неверному тезису о противопоставлении продажи и отчуждения), что в договоре отдельно выражается воля на создание тех или иных обязательств и отдельно воля на отчуждение. На самом деле воля на отчуждение выражена уже выбором договора. Невозможно продать вещь так, чтобы при этом не произошло отчуждения.
Отчуждение происходит после заключения сделки об отчуждении не по воле сторон, а в силу закона. Стороны могут только выбрать тот или иной факт, как связанный с исполнением обязательств из договора (передача вещи, платеж, завершение ремонта вещи т.д.), так и не связанный, - истечение срока, заключение самого договора об отчуждении вещи и т.д., в качестве того факта, с которым увязывается переход права собственности.
Никаким иным образом, кроме как указания на факт, с которым связывается переход права собственности, воля сторон на отчуждение проданной вещи не влияет, причем сам выбор факта, с которым связывается переход права собственности, также указывается в договоре (по какой причине договор и является основанием возникновения права собственности - в нем, во-первых, выражена воля на отчуждение, а во-вторых, указан факт (или фактический состав), с которым стороны связали переход права собственности). Если никакой факт не будет выбран (в том числе исключен принятый по умолчанию факт передачи вещи), то договор будет ничтожным (например, будет указано, что право собственности не переходит при передаче вещи, но не указан иной факт). Такая продажа просто невозможна. Иными словами, невозможна продажа, если она не указывает прямо на отчуждение <1>, а тем более как-то исключает отчуждение.
--------------------------------
<1> Хотя практически всегда стороны прямо говорят об отчуждении в договоре купли-продажи, в самом договоре заложен автоматический механизм отчуждения, и поэтому сторонам достаточно и простого умолчания. В этом случае право собственности перейдет в момент передачи вещи, не нуждаясь ни в каких дополнительных волевых усилиях сторон и даже вопреки намерениям продавца, если в этот момент у него исчезнет желание утратить право собственности. То же можно сказать и о покупателе, если он в момент получения вещи не будет уже иметь намерения приобрести ее в собственность (например, по причине исков кредиторов).
ГК РФ обращается к договорам об отчуждении и распоряжении, регулируя право хозяйственного ведения. Из этих норм, конечно, также видно - что распоряжение (а отчуждение - частный случай распоряжения и понятие той же юридической природы, причем отчуждение - разновидность распоряжения (см. п. 1 ст. 297)) - это те или иные сделки (ст. 295). Никакого места для самого робкого предположения, что, скажем, субъекты права оперативного управления могут заключать сделки по распоряжению имуществом, но потом им все равно запрещено передать это имущество (и они тогда, наверное, должны возместить убытки покупателям за "невозможность исполнения", конечно, из средств собственника. Если нет - зачем нужна такая теория?) по своим сделкам, ни закон, ни практика его применения ни в коем случае не допускают. Это было бы вполне фантастическое предположение <1>.
--------------------------------
<1> Далеко уходя от нашей темы, не могу все же удержаться от замечания, что само то положение, что субъекты права хозведения и оперативного управления совершают или не совершают сделки по распоряжению имуществом, указывает на порочность этой конструкции. Ведь субъект вещного права распоряжается, когда это отвечает природе права, своим вещным правом, а не имуществом (вещью) (ср. продажу суперфиция, права ипотеки и т.д.).
Ошибочное положение, что продажа и отчуждение - два последовательных явления, которые следует различать, содержит в себе, обычно незаметно для утверждающего, принимаемое без проверки предположение, что эти явления имеют одинаковую или по крайней мере родственную природу. А коль скоро продажа - несомненно, факт (сделка), то и отчуждение (распоряжение) тоже без размышления полагается сделкой. На самом деле мы здесь получаем в наглядном виде ошибку удвоения, которая вообще глубоко укоренена в германских конструкциях. Дело в том, что если продажа - факт, то отчуждение (распоряжение) - юридический результат этого факта <1>, но никак не факт. Иными словами, продажа и отчуждение - два явления, имеющих разную природу, и потому недопустимо их сопоставлять и сополагать, тем более как две последовательные сделки. Можно высказать догадку, что сама идея отчуждения как сделки связана с анализом акта манципации как сделки об одном только отчуждении. И хотя традиция, как я пытался показать в гл. 3, уже не является сделкой, германская доктрина, следуя истории римского права, скорее находила преемство этих двух актов, полагая их оба не только актами, но и сделками, чем искала различия в этом центральном пункте.
--------------------------------
<1> Опустим, что кроме сделки продажи для отчуждения нужны еще другие факты: передача вещи, платеж, истечение срока и т.д., о чем уже говорилось.
Заявление о регистрации права, вокруг которого нагромождена масса суеверий, никакой воли на отчуждение, конечно, не выражает. Во-первых, эта воля уже выражена в договоре и повторной воли попросту не нужно (смешно, что очевидный тезис о том, что воля в сделке не может повторяться, приходится повторять снова и снова <1>). Во-вторых, регистрация перехода права - частный случай перехода права, а ведь никак невозможно предположить, что если нет регистрации перехода права, то воля на отчуждение выражается один раз - при заключении договора, а если есть, то нужно выразить ее дважды - при заключении договора и при регистрации перехода права. Ведь невозможность вторичного выражения воли, уже выраженной в сделке, вытекает из самой сути сделки и не зависит от устройства системы учета и регистрации прав.
--------------------------------
<1> Студенты мне привели бытующее среди них сомнение по этому поводу: ведь в договоре об альтернативном обязательстве должник выражает волю на выбор обязательства, вот вам и вторая воля. Убийственное (хотя и наивное, конечно) непонимание того, что я говорю: нельзя подтверждать ту волю, которая уже выражена в сделке. Иначе это не сделка. Коль скоро речь зашла об альтернативном обязательстве, то воля выражена на установление этого обязательства. В силу сделки должник должен выбрать, какое обязательство исполнять. Но вот не выбирать никакого он не имеет права и никакого подтверждения его обязанности выбрать и исполнить одно из них нет, никакой второй воли на договор не нужно и предполагать ее недопустимо. Здесь студенты не учли того, что я тоже, конечно, говорил: после совершения сделки и для ее исполнения стороны совершают множество действий, а ведь все действия волевые, причем некоторые из них еще при этом и сделки (например, покупатель должен по условиям договора открыть аккредитив). Но среди всех этих волевых действий (а неволевых действий не бывает) невозможно и недопустимо только одно - действие по подтверждению сделки (повторение воли, подтверждение намерения, проявление распорядительной власти и тому подобные химеры), ибо тогда получается, что сделка не обязательна, что она не создала своего юридического действия.
В-третьих, наконец, как уже говорилось, уклонение стороны от регистрации никак не мешает переходу права, просто в этом случае вместо одного органа - регистратора в дело вступает другой орган - суд (кстати, в некоторых странах регистрацией прав с самого начала занимается суд). И функции регистратора или суда состоят вовсе не в проверке наличия воли на отчуждение (при уклонении от регистрации такой воли, что вполне очевидно, нет
