Недобросовестность как основание аннулирования сделки
Одним из наиболее острых вопросов текущей практики является стремительно расширяющееся оспаривание сделок по мотиву нарушения при их заключении принципа добросовестности.
Это явление можно, видимо, объяснить теми же причинами, в силу которых институт аннулирования сделки, в том числе применение реституции, имеет в нашем праве беспрецедентно важное место. Среди них - ненадежность российского правопорядка, высокий уровень пренебрежения и формальным законом, и нормами деловой и бытовой этики. В связи с этим право вынуждено призвать сам по себе разрушающий гражданский оборот механизм аннулирования сделки и реституции для устранения еще больших угроз, исходящих от массовых девиаций в поведении участников оборота. Немаловажно и то, что защита гражданского оборота играет весьма малую роль в сознании судей, особенно общей юрисдикции, что и позволяет им легко идти на разрушение договоров.
При реформировании гл. 9 ГК РФ были существенно снижены разрушительные потенции, заложенные в механизме реституции, что хорошо известно юристам. Но тенденция к дальнейшему ограничению практики аннулирования сделок наталкивается как на инерцию прежнего, как я его когда-то назвал, полицейского подхода к обороту, так и на новые сложности, видимо, неизбежные при нынешнем состоянии нашего правопорядка, который, конечно, охватывает и правоприменение.
В свое время теоретической проблемой являлось само обоснование того, что норма о незаконности сделки (ст. 168 ГК РФ) охватывает случаи нарушения принципа. Ведь принцип - не норма, тогда как для применения ст. 168 нужно показать именно конкретные, определенные нарушения конкретного, определенного закона <1>.
--------------------------------
<1> В Постановлении N 25 это положение сформулировано как законодательно выраженный запрет (см. подробнее комментарий к гл. 9 ГК РФ настоящего издания). Эта формулировка представляется весьма удачной в том отношении, что она отсылает к норме, а не к принципу. Закон формулирует запрет постольку, поскольку он может его и не формулировать, тогда как принцип не зависит от закона и не нуждается в законодательном закреплении. В п. 76 Постановления N 25 указывается на законодательный запрет нарушения прав потребителей - речь определенно идет о позитивном праве, а не о принципе.
При обсуждении этого вопроса на базе прежней редакции Кодекса ВАС РФ после непростых дебатов допустил возможность признания сделки недействительной вследствие злоупотребления правом, хотя такого субъективного права, как право на заключение сделки, не существует. Возможность заключить сделку - это, как известно, элемент дееспособности. После этого решения ВАС РФ распространение действия принципа добросовестности, включенного в ст. 1, на норму ст. 168 произошло уже по инерции.
Однако практика, несмотря на масштабы оспаривания сделок по ст. 1, 168, или, точнее, именно в силу нарастания этих масштабов, заставляет вернуться к этому вопросу.
Нужно заметить, что традиционно истец, обосновывая иск нарушением принципа добросовестности, ссылается как на п. 3 ст. 1, так и на ст. 10 ГК РФ. Собственно принцип указан в ст. 1, и поэтому, конечно, достаточно сослаться только на нее. Ссылка на ст. 10 пришла из той недавней практики, когда была признана возможность оспаривать сделки по мотиву злоупотребления правом. Фактически весьма часто ответчик не злоупотребляет правом и не совершает намеренных действий, направленных во вред истцу (или это не удается доказать), но истец и не доказывает тех специальных проявлений недобросовестности, которые изложены в ст. 10. Соответственно, ссылка на нее носит во многом ритуальный характер и, по сути, лишена смысла, если не ошибочна.
Приведенные выше примеры показывают, что на самом деле норма ст. 10 в нынешней системе права вовсе не предназначена для аннулирования сделок. Гораздо важнее такое указанное в ней последствие, как возможность взыскания убытков с нарушителя.
Известно, что заключение сделки выражает общую волю обеих ее сторон, а нарушение закона сделкой, следовательно, представляет собой общее нарушение закона обеими сторонами. Ни одна из сторон незаконной сделки не является ни причинителем вреда другой стороне, ни потерпевшим. Поэтому по общему правилу незаконная сделка оспорима (п. 1 ст. 168 ГК РФ).
Если при этом нарушены права третьих лиц либо публичные интересы (т.е. интересы неопределенного круга лиц, а также обороны и безопасности государства, охраны окружающей природной среды), то сделка может быть признана ничтожной (п. 2 ст. 168). В некоторых случаях нарушение публичных интересов (обычно - неопределенного круга лиц) следует из конкретных норм закона. Так, залог или уступка прав требования, неразрывно связанных с личностью кредитора, либо страхование противоправных интересов затрагивают и ущемляют права неопределенного круга участников гражданских отношений, поскольку в оборот вводятся права, не предназначенные для оборота (ст. 129 ГК РФ) либо возникающие из противоправных действий, что создает угрозу правам неопределенного числа участников оборота.
Ничтожность как следствие ясно выраженного запрета может быть понятна, например, из Обзора судебной практики по делам, связанным с разрешением споров о применении п. 9 ч. 1 ст. 31 Федерального закона от 05.04.2013 N 44-ФЗ "О контрактной системе в сфере закупок товаров, работ, услуг для обеспечения государственных и муниципальных нужд" (утв. Президиумом ВС РФ 28.09.2016), где обсуждаются запреты, предусмотренные ч. 2 ст. 8 упомянутого Закона.
Поскольку речь идет о государственных нуждах, то возникает, помимо прямо выраженного законодательного запрета, также и мотив нарушения публичных интересов, если можно обнаружить, что сделка затрагивает интересы неопределенного круга лиц, что бывает при совершении сделок в отношении больших земельных массивов, других природных объектов, снабжения населения товарами жизненной важности и т.п.
Однако все сделки, перечисленные или обсуждаемые в п. 75 Постановления N 25, совершены в равной степени обеими сторонами, и обе стороны являются нарушителями закона, а также прав и интересов третьих лиц либо публичных интересов. Соответственно, здесь нельзя говорить о том, что одна сторона сделки нарушила права или интересы другой стороны, в том числе своим недобросовестным поведением.
В указанных случаях ничтожность сделки состоит в лишении действия (действительности) того или иного ее условия или сделки в целом. Это последствие действует в равной мере против обеих сторон.
Запрет, явно выраженный в конкретном законе, - при этом совсем не любой запрет, как это ясно сказано в п. 75 Постановления N 25. Этот запрет касается только определенного условия сделки, а не поведения сторон. Именно незаконное условие влечет ничтожность сделки, но не то, как стороны пришли к этой сделке.
В то же время, если сделка заключена под влиянием обмана или насилия, т.е. поведения стороны, она является оспоримой, но никак не ничтожной. При этом нет никаких оснований сомневаться, что существует общий запрет на обман и насилие, причем он не уступает по своей важности запрету на недобросовестные действия, если как-то суметь выделить из общеобязательности принципа запрет.
Соответственно, все конструкции, сводящие действие добросовестности к запрету, не только не верны, как это было показано выше, но и не могут подтвердить то, что нарушение запрета при совершении сделки якобы влечет всегда ее ничтожность.
Совсем нет.
Недобросовестность при заключении сделки состоит в недобросовестных действиях одной стороны против другой, по общему правилу права третьих лиц не затрагиваются. Потерпевшей стороной при этом является другая сторона сделки, так же, как это имеет место при совершении сделки под влиянием обмана или насилия и большинства других оспоримых сделок. Мнение, что нарушение принципов является само по себе особо тяжким и нарушает публичные интересы, ни на чем не основано, оно ошибочно. Нарушение принципа добросовестности, проявляющееся в тех примерах, которые даны в п. 1 Постановления N 25 и в других нормах закона, указывает каждый раз только на частные взаимные отношения недобросовестного лица и лица, потерпевшего от недобросовестности. Права и интересы третьих лиц, а тем более публичные интересы в известных закону случаях недобросовестности, как правило, не затрагиваются. При этом перечисленные в этих нормах (ст. 157, п. 5 ст. 166, ст. 302, 220 ГК РФ и др.) последствия касаются отношений двух сторон и сами по себе не влекут серьезных негативных последствий для нарушителя, кроме взыскания убытков в ряде случаев, что также не затрагивает третьих лиц и свидетельствует о частном, а не публичном характере нарушения.
Практически чаще всего недобросовестность при заключении сделки влечет частную невыгодность сделки для потерпевшего от недобросовестности (это обычный мотив оспаривания сделок с финансовыми инструментами, но и не только этих сделок). Между тем невыгодность сделки, как известно, никак не означает ее незаконности. С точки зрения интересов участников оборота и фиска невыгодность сделки не влечет для них негативных последствий, так как имущество (предмет сделки) остается в обороте и остается объектом налогообложения <1>.
--------------------------------
<1> Попутно и выходя за рамки темы добросовестности, напомним, что как раз реституция, изымая исполненное по недействительной сделке из оборота, нарушает тем самым общие интересы участников оборота (именно поэтому реституция и является исключительным средством). Об ограничении оснований признания сделок ничтожными как средстве защиты оборота см., например: Виниченко Ю.В. Интересы участников гражданского оборота vs. Потребности системы гражданского оборота // Защита гражданских прав: избр. аспекты: Сб. ст.; Отв. ред. М.А. Рожкова. М., 2017. С. 235.
Кроме того, вывод о том, что нарушение принципа добросовестности якобы является настолько тяжким, что всегда влечет только ничтожность сделки, сразу же вступает в противоречие с п. 8 Постановления N 25, в котором указывается, что недобросовестные действия в форме сделки в обход закона могут влечь как оспоримость, так и ничтожность сделки.
Рассуждая дальше, заметим, что, как уже говорилось, нарушение запрета на насилие и обман, если эти действия имели место при совершении сделки, влечет оспоримость сделки. Очевидно, что нет никаких оснований полагать, что нарушение принципа добросовестности - более тяжкое нарушение, чем насилие или обман.
В тех случаях, когда закон увязывает недобросовестность при заключении сделки с ее недействительностью (например, п. 2 ст. 174 ГК РФ), сделка является оспоримой, несмотря даже на нарушение прав третьего лица (представляемого, юридического лица). При этом можно говорить о совместной недобросовестности сторон сделки в отношении третьего лица, но не о недобросовестности одной стороны в отношении другой.
Поведение сторон перед и при заключении сделки следует отличать от содержания сделки. Только содержание сделки, т.е. установленные ею права и обязанности, влекут ее незаконность, в том числе - нарушение основ правопорядка. Как бы ни вели себя стороны, но если сделка по своему содержанию законна, она не квалифицируется по ст. 168 (ст. 169) ГК РФ. Это прямо сказано в п. 85 Постановления N 25 и еще ранее было закреплено в судебной практике по применению нормы ст. 169: для оценки незаконности, нарушения правопорядка квалифицируется содержание сделки, а не поведение сторон при ее заключении, равно как и не мотивы сторон.
Оценивая ситуацию в целом и учитывая уроки рассмотренных судами споров, можно решительно высказаться за то, чтобы предельно сократить, если не исключить вовсе, признание сделок недействительными по п. 3 ст. 1, ст. 168, а тем более по п. 1 ст. 10 ГК РФ. Норма ст. 168 вовсе не предназначена для сделок, которые по своему содержанию законны, но заключены в результате недобросовестности одной из сторон. А в жестком и взаимном по содержанию механизме реституции (п. 2 ст. 167 ГК РФ) не заложено никакой возможности для суда защитить потерпевшую от недобросовестности сторону, восстановить справедливость.
Наиболее верным представляется такое последствие недобросовестности при заключении сделки, как изменение (прекращение) договора <1>. В качестве временной (а может, и долговременной) меры можно указать на более активное применение нормы п. 3 ст. 428 ГК РФ. Нетрудно убедиться, что основание многих споров о недействительности сделки по ст. 1, 168 ГК РФ на самом деле совпадает с тем, что указано в п. 3 ст. 428. При выборе между аннулированием и изменением договора суд, конечно, должен принимать решение в пользу изменения.
--------------------------------
<1> Можно было бы сослаться, например, на то, что в мировой практике споров о деривативах истцы требуют именно изменения договора по мотиву недобросовестности банка, и настоятельная желательность такой возможности обнаружилась и в отечественных спорах такого рода.
В связи с этим имеет смысл осудить достаточно спорное в целом Постановление Пленума ВАС РФ от 14.03.2014 N 16 "О свободе договора и ее пределах" (далее - Постановление Пленума ВАС РФ N 16) <1>, в котором имеется разъяснение, предлагающее толкование договора присоединения (ст. 428 ГК РФ) таким образом, что слабая сторона договора вправе ссылаться на недобросовестность более сильной стороны для того, чтобы признать сделку или отдельные обязательства из сделки недействительными по основаниям ст. 169 ГК РФ (п. 9).
--------------------------------
<1> Критику см., например: Витрянский В.В. Реформа российского гражданского законодательства: промежуточные итоги. М., 2018. С. 301 и сл.
В целом указание на договор присоединения в связи с принципом добросовестности, как уже говорилось, вполне правомерно.
Именно поэтому, нужно думать, уже после издания указанного Постановления ст. 428 была изменена и дополнена п. 3, условия которого предусматривают возможность применения к иным, кроме договора присоединения, договорам. При этом допускается только применение правил, указанных в п. 2 ст. 428, т.е. расторжение или изменение договора. Вполне правомерно предположение, что выход за рамки нормы (кстати, никак не отраженный в ее названии) был продиктован именно стремлением ввести ограничения эксцессов в применении принципа добросовестности и указать действительно сбалансированный путь для его применения.
Понятно, что в Постановлении Пленума ВАС РФ N 16 не могли быть учтены новый текст закона и изложенные в нем правила, поэтому с формальной точки зрения, а не только по сути, данное ранее расширительное толкование не может применяться к иному закону, который по-другому излагает правила, относящиеся к тем же отношениям.
В настоящее время, как уже говорилось, применимым является Постановление N 25, которое при разъяснении ст. 169 в п. 86 определенно не поддержало возможности квалификации сделки, заключенной в результате недобросовестного поведения одной стороны в отношении другой, по ст. 169 <1>. Еще раз повторим, что Постановление N 25 весьма сдержанно именно в части последствий нарушения принципа добросовестности и толкует их самым ограничительным образом.
--------------------------------
<1> А. Пьянкова в связи с этим говорит о том, что "применение ст. 169 ГК к данным правоотношениям представляется спорным" (Пьянкова А.Ф. Способы защиты прав слабой стороны по договору присоединения // Защита гражданских прав: избранные аспекты: Сб. ст. / Отв. ред. М.А. Рожкова. М., 2017. С. 71). С практической точки зрения, если ограничиться только договорами присоединения, изменение договора предпочтительнее, чем признание недействительным (хотя бы и не по ст. 169 ГК РФ) одного из его условий, поскольку дает право суду переформулировать ряд связанных обязательств, а не только аннулировать одно из них (что, впрочем, само по себе также является изменением договора и не нуждается в дополнительном привлечении нормы п. 1 ст. 167 ГК РФ - достаточно нормы ст. 428 ГК РФ).
Следовательно, как точный смысл закона, так и судебная практика не подтверждает возможности квалификации сделки, заключенной с нарушением принципа добросовестности, по ст. 169.
Напротив, имеются достаточные основания полагать сделку действительной и защищать права потерпевшего от недобросовестности путем изменения (прекращения) договора и взыскания убытков.
Как об этом говорилось выше, принцип может быть применен не иначе как в виде установленного судом казуистически определенного юридического состава, т.е. в виде нормы, источником которой выступает судебная практика. Так и только так возможно указание недобросовестного поведения как основания для оспаривания сделки.
Дискреция суда имеет решающее значение для применения принципа добросовестности. Хотя до сих пор суд скорее уклонялся от принятия на себя такой компетенции <1>, сам тот факт, что применение принципа невозможно без сознательного и последовательного формирования прецедентов, конкретизирующих принцип доброй совести, в котором ведущую роль должен играть ВС РФ, не оставляет сомнений в том, что усмотрение суда возможно и, на наш взгляд, неизбежно также и в области установления последствий недобросовестности.
--------------------------------
<1> Поясняя п. 2 ст. 10 ГК РФ, в п. 1 Постановления N 25 Суд отмечает: "Если будет установлено недобросовестное поведение одной из сторон, суд в зависимости от обстоятельств дела и с учетом характера и последствий такого поведения отказывает в защите принадлежащего ей права полностью или частично, а также применяет иные меры, обеспечивающие защиту интересов добросовестной стороны или третьих лиц от недобросовестного поведения другой стороны (пункт 2 статьи 10 ГК РФ), например признает условие, которому недобросовестно воспрепятствовала или содействовала эта сторона соответственно наступившим или ненаступившим (пункт 3 статьи 157 ГК РФ); указывает, что заявление такой стороны о недействительности сделки не имеет правового значения (пункт 5 статьи 166 ГК РФ)".
До тех пор, во всяком случае, следует исходить из имеющихся регуляторов применения принципа в виде его частных приложений, перечисленных в законе.
Там, где закон указал специальные последствия недобросовестности, конечно, исключено аннулирование сделки по основанию недобросовестности стороны. Например, при наличии оснований иска, приведенных в ст. 428 ГК РФ, соответствующий договор может быть изменен, но не признан недействительным <1>, хотя бы истец и настаивал на этом, ссылаясь на ст. 1 или ст. 10 ГК РФ.
--------------------------------
<1> В тех случаях, когда суды выходят за рамки жесткого толкования ст. 451 ГК РФ в части валютной оговорки посредством ссылки на недобросовестность более сильной стороны (при этом неизбежно воспроизводятся в значительной мере и условия ст. 428 ГК РФ), следствием недобросовестности также является обычно изменение (прекращение) договора. Такой подход представляется верным.
На самом деле стандартное утверждение, что риск роста курса валюты принадлежит к обычным предпринимательским рискам (при этом он зависит от оценки обычности такого явления, как резкий скачок курса), не исчерпывает проблематики валютной оговорки. Следует оценивать справедливость распределения этого риска, что и позволяет привлечь принцип добросовестности. Заметим, что апелляция к добросовестности в спорах по ст. 451 ГК РФ вызвана строгим применением нормы.
Весьма сложно разграничить требования о признании сделки недействительной по общему основанию недобросовестности и по специальным составам, которые так или иначе связаны с недобросовестным поведением лица при заключении сделки.
Возвращаясь к специальным нормам, заметим, что оспаривание сделки по основаниям ст. 178, 179 ГК РФ требует от истца обосновать совершение ответчиком введения в заблуждение либо обман и т.д. Сами по себе эти действия можно, вероятно, считать недобросовестными в широком смысле этого понятия. Совершенно не случайно истцы в спорах о недействительности сделок о деривативах по мотиву недобросовестности банка (финансовой организации) практически каждый раз сталкиваются с тем, что основание их иска полностью или в значительной мере повторяет состав ст. 178, 179 ГК. Следовательно, одновременная квалификация сделки по ст. 1 и (или) 10 и 178 ГК РФ будет ошибочной. Специальный состав, который представлен в нормах ст. 178, 179 (а также иных составах), вытесняет квалификацию по ст. 1 как в части последствий, так и во всех иных отношениях.
Еще сложнее вопрос о соотношении сделок, описанных в ст. 61 Закона о банкротстве, и сделок, оспариваемых по ст. 1 ГК РФ.
Как видно из формулировок ст. 61.2, 61.3 Закона, формально законные сделки могут быть оспорены потому, что их стороны понимали или должны были понимать, что нарушаются интересы кредиторов. Такое поведение, очевидно, является недобросовестным. Весьма близка к этим составам и норма п. 2 ст. 174 ГК РФ. Было бы верным полагать, что недобросовестность стороны такой сделки вполне можно квалифицировать как нарушение принципа добросовестности. Вместе с тем наличие специальных норм исключает признание недействительными этих сделок по ст. 1 и 168 ГК РФ.
В связи с этим есть смысл привлечь материалы судебного спора, вызвавшего внимание юристов <1>.
--------------------------------
<1> См.: решение Дзержинского районного суда г. Санкт-Петербурга от 15.12.2015 по делу N 2-2799/2015 (рассматривалось также в апелляционном порядке Судебной коллегией по гражданским делам ВС РФ); Постановление Арбитражного суда Северо-Западного округа от 25.03.2015 по делу N А56-42843/2013.
Кратко обстоятельства дела можно изложить так.
Был заключен договор купли-продажи недвижимого имущества на следующих условиях: сначала регистрируется переход права собственности, затем производится оплата, а после - передача имущества. Однако после регистрации перехода права собственности оплата не была произведена и имущество осталось у продавца. Не получив имущества, покупатель снова продал эту же недвижимость второму покупателю. Второй покупатель, не имея возможности получить владение, истребовал имущество по виндикационному иску у продавца. Суд общей юрисдикции иск удовлетворил. После объявления продавца несостоятельным сделка была оспорена. Арбитражный суд признал сделку недействительной (ничтожной) по ст. 10, 168 ГК РФ, указав следующее: "Из совокупности имеющихся в деле доказательств и приведенных судом первой инстанции обстоятельств следует, что отчуждение упомянутого недвижимого имущества, необходимого самому Обществу для выполнения своих уставных задач, произведено с нарушением его собственных интересов, а также интересов кредиторов, рассчитывавших получить удовлетворение, в том числе от продажи спорного имущества. Кроме того, последующее отчуждение Смирновым А.В. спорного имущества (без оплаты должнику причитающейся суммы) свидетельствует об отсутствии разумного и добросовестного поведения обеих сторон Договора от 04.08.2011.
В силу пункта 1 статьи 10 ГК РФ не допускаются действия граждан и юридических лиц, осуществляемые исключительно с намерением причинить вред другому лицу, а также злоупотребление правом в иных формах.
Поскольку названные обстоятельства свидетельствуют о наличии факта злоупотребления правом как со стороны Общества, так и со стороны Смирнова А.В., выразившегося в заключении спорного Договора от 04.08.2011, на основании пункта 2 статьи 10 и статьи 168 ГК РФ данный договор является недействительным в силу его ничтожности".
Имея решение суда о недействительности сделки, продавец в свою очередь заявил виндикационный иск, удовлетворенный судом. С этим не согласился ВС РФ, и именно это вызвало основные на форумах дискуссии среди юристов. Вполне разделяя сомнения участников дискуссии, я бы хотел обратить внимание на ряд вопросов, которые выходят за рамки данного дела и имеют более общее значение, тем более что в определении ВС РФ они не были затронуты.
Прежде всего никак не может быть, чтобы в рамках одного и того же правоотношения было возможно истребование имущества одним лицом у другого как от незаконного владельца (ст. 301 ГК РФ), а также и обратное истребование того же имущества у бывшего истца тоже как у незаконного владельца. Иными словами, два лица не могут взаимно быть незаконными владельцами одной и той же вещи в рамках одного и того же правоотношения. Значит, налицо неверная квалификация, в которой нельзя искать ни смысла, ни тем более прецедента.
Дело в том, что от продавца вещь может быть истребована как первым, так и последующими покупателями только по договорному иску, из купли-продажи. При этом второй покупатель, если он не получил вещь, продает не вещь, а свое требование к продавцу. С формальной точки зрения это будет купля-продажа права, предусмотренного не п. 1, а п. 4 ст. 454 ГК РФ.
В данном случае первый покупатель по условиям сделки получает право требования вещи к продавцу только после оплаты. Оплаты не было, следовательно, он вообще права не получил и продавать ему было нечего. Очевидно, что второй договор купли-продажи недействителен (сторонники действительности купли-продажи несуществующего предмета, известного некоторым иным, кроме российской, системам права, скажут, что сделка не может быть исполнена; в данном случае это практически то же самое).
Заметим, что нормы ГК РФ о продаже недвижимости не предусматривают продажу права требования вещи (п. 1 ст. 549). Следовательно, договор будет недействителен еще и в силу прямого нарушения закона, по ст. 168 ГК РФ <1>.
--------------------------------
<1> В связи с этим заслуживает внимания суждение о том, что если результатом недействительной сделки является право, подлежащее регистрации (или шире - оборотоспособное право), т.е. право, затрагивающее права и интересы третьих лиц (кредиторов, приобретателей этого права и т.д.), то такая сделка является ничтожной применительно к п. 2 ст. 168 ГК РФ.
Здесь мы обнаруживаем еще одну системную проблему. Обычно составление недостоверного акта приема-передачи вещи без фактической передачи выступает как обстоятельство, влияющее на квалификацию вещного эффекта купли-продажи <1>, с точки зрения того, какое юридическое отношение к вещи имеет владеющий продавец, подписавший этот акт. Но в данном случае стороны - первый и второй покупатели - в принципе не могли составить такой акт, поскольку ни одна из них не имела владения. Тем не менее регистратор покорно акты принимал и у судов не возникло на это никакой реакции - таков наш правопорядок. Тем, кто не желает этого видеть и призывает к скорейшему учреждению правила о неоспоримости зарегистрированного права, нужно для начала найти способы прекращения практики составления актов приема-передачи вещи не только без самой передачи, но даже и без всякой ее юридической возможности. В противном случае вместе с договорами купли-продажи недвижимости в массовом порядке будут передаваться на регистрацию, помимо договоров продажи недвижимости, и договоры купли-продажи прав требования (в том числе ничтожные и неисполненные), что вообще исключено законом, и никто не будет доверять данным реестра, что, впрочем, имеет место и сегодня. Вообще говоря, отсутствие доверия как свойство нашего правопорядка не может быть устранено никакими законами. Именно поэтому призывы заимствования различных конструкций из тех правовых систем, которые основаны на прочном доверии участников оборота к существующим у них веками институтам, нельзя воспринимать иначе, как либо наивность, либо безответственность.
--------------------------------
<1> При регистрации права вещный эффект купли-продажи требует дополнительной проверки регистратором или судом, имеет ту же природу, что и при отчуждении вещей, право на которые не нуждается в регистрации.
В результате описанных выше совершенно недопустимых нарушений, совершенных сторонами сделок и судом, виндицировавшим вещь от продавца, и возникла квалификация купли-продажи как сделки ничтожной. В процитированной выше аргументации суда нельзя не прочесть крайнего возмущения всем, что произошло. Это позволяет понять, почему, помимо неустойчивости практики, сделан неверный вывод о ничтожности сделки.
Вполне разделяя мнение арбитражного суда и в целом соглашаясь с решением о недействительности сделки, я бы все же оценил ее основание как чрезмерно расширенное. Поскольку иск предъявлялся в рамках банкротства, точнее была бы квалификация по ст. 61 Закона о банкротстве. Если же банкротство не начато, то следует обсудить применение п. 2 ст. 174 ГК РФ. В любом случае сделка будет недействительной, конечно, только как оспоримая.
Однако этим анализ спора не исчерпывается. Поскольку суд, признав недействительность купли-продажи, не применил реституцию, то интересом истца, дающим ему право на иск (п. 2 ст. 166 ГК РФ), суд посчитал возможность последующей виндикации, что и было впоследствии осуществлено. Такая логика обычна для аннулирования сделок по продаже чужого. Но в этом деле речь идет также и о правах (интересах) кредиторов. Именно поэтому применимы специальные нормы, тогда как продажа чужого ничтожна по общим основаниям (ст. 209, п. 2 ст. 168 ГК РФ).
В связи с этим возникла дискуссия о возможности оспаривания сделки в банкротстве по ст. 61 Закона о банкротстве для целей последующей виндикации, без применения последствий, предусмотренных ст. 61.6 Закона.
Казалось бы, ответ на этот вопрос вытекает из разъяснения, данного в п. 16 Постановления Пленума ВАС РФ от 23.12.2010 N 63 "О некоторых вопросах, связанных с применением главы III.1 Федерального закона "О несостоятельности (банкротстве)" (далее - Постановление Пленума ВАС РФ N 63), если бы само это разъяснение не нуждалось в дополнительном толковании.
Как мы уже заметили, основанием иска по ст. 61 Закона о банкротстве является недобросовестность ответчика, который, действуя осмотрительно, понимал или должен был понимать, что своей сделкой нарушает интересы кредиторов контрагента в сделке, хотя бы отчуждатель и имел право на отчуждение вещи по закону. Последствием признания сделки недействительной является не реституция по правилам п. 2 ст. 167 ГК РФ, а применение специального механизма, описанного в ст. 61.6 Закона о банкротстве. Из п. 1 ст. 61.6 следует, что приобретатель имущества обязан вернуть полученную вещь в конкурсную массу, а в случае невозможности ее вернуть - компенсировать ее стоимость в соответствии с положениями ГК РФ об обязательствах из неосновательного обогащения. Упоминаемые здесь убытки не указывают на ответственность, а лишь воспроизводят правило ст. 1105 ГК РФ (кондикция, напомним, формой ответственности не является и доказывания вины не требует).
При этом приобретатель не получает назад переданное должнику по сделке, а становится на место кредитора, что с формальной точки зрения объясняется действием норм о конкурсе, а по сути это неблагоприятные последствия, вытекающие из недобросовестности. Заметим, что, как и в большинстве случаев, когда закон устанавливает специальные неблагоприятные последствия для недобросовестного поведения, они отличны от ответственности.
Применение норм о неосновательном обогащении указывает на то, что приобретатель приобрел право на вещь. Иначе его нельзя считать обогатившимся. Частным (но скорее умозрительным, чем практическим) следствием этого будет то, что если передано чужое имущество, не принадлежавшее должнику, то приоритет перед кондикцией по ст. 61.6 Закона о банкротстве будет иметь иск действительного собственника к приобретателю по правилам ст. 301 ГК РФ.
Это более понятно, если учесть, что нормой п. 1 ст. 61.6 Закона о банкротстве охватывается не только сделка, но и передача вещи в порядке исполнения обязательства. Поскольку передача вещи сама по себе не может иметь вещного действия, т.е. создавать (или не создавать) права на вещь, то возврат вещи в конкурсную массу не зависит от наличия права на вещь, которое тем самым предполагается у приобретателя.
Но если приобретатель - собственник вещи, то последующее отчуждение вещи третьему лицу - сделка действительная. Понятно, что на практике недобросовестный приобретатель едва ли будет отчуждать вещь по безупречной сделке, тем более в условиях текущего конкурса. Кажется, именно здесь лежит мотив разъяснения, данного в п. 16 Постановления Пленума ВАС РФ N 63.
Но посмотрим внимательнее на ситуацию. Если от третьего лица вещь может быть истребована по правилам ст. 301, 302 ГК РФ, то ответчик, конечно, может защититься ссылкой на свою добросовестность. Однако если сделка действительна, то он всегда добросовестный. Точнее, он и не нуждается в такой защите, а виндикация невозможна, поскольку он - законный владелец. Обычное для рассмотрения требований по ст. 301 ГК РФ выяснение права на вещь отчуждателя и осведомленность об этом праве приобретателя отпадает, как отпадает и обсуждение обстоятельств утраты владения.
Но если приобретатель понимал или должен был понимать, что приобретает вещь, принадлежавшую ранее несостоятельному должнику, и тем самым наносит ущерб кредиторам, то у него возникает та же недобросовестность, что и у первого приобретателя. Тогда отсуждение вещи у него буде
